ЭЙ, ДУБИНУШКА, УХНЕМ!

Более чем распространен миф о русской асексуальности. Если заходит речь о русской культуре, мы считаем своим долгом помянуть Сергия Радонежского или Серафима Саровского. Почему, спрашивается, не Ивана Баркова или Петра Шумахера? Ведь от века в России православной бестелесности и языческому буйству не было тесно.

Городская культура окружила сферу пола многочисленными запретами и табу. И поэтому эротика здесь деформировалась, становилась либо чем-то высокодуховным, либо порнографией. Но в крестьянской традиции половая жизнь воспринималась куда более реально, а стало быть, лояльно. О ней говорили достаточно свободно, называя вещи своими именами, без малейшего чувства греховности. Известный фольклорист А. И. Никифоров писал: "Сексуальна деревенская речь. Сексуальны отношения молодежи... Сексуальность - в песне, в сказке. И в то же время эта сексуальность здоровая... именно солнечная" (А. Никифоров "Правда о Севере"). Даже дубинушка из известной песни, если разобраться, фаллический символ. Что уж говорить об остальном?

Русская эротика специфична тем, что существовала большую часть времен как бы подспудно, выводя наружу лишь в строго определенным период - святки, русальную неделю, Духов день. Зато уж тут предки наши оттягивались в полный рост. Эй, дубинушка, ухнем!

Еще в 1551 году было написано следующее: "О Иоаннове дни сходятся жены и девицы на бесчинный говор, на бесовские песни, и на богомерзкие дела и бывает отрокам осквернение, а девам растление" ("Стоглав"). За 300 лет мало что изменилось. Известный в прошлом этнограф Н. М. Мендельсон отмечал, что в Зарайском уезде Рязанской губернии в Петровское заговенье молодежь справляла «ярилки», и гулянье это имело «разнузданный характер» (правда, о подробностях ученый умолчал). Эротикой было пронизано празднование Духова дня на Смоленщине, где бабы водили в лесу хоровод вокруг куклы и пели "страмнючие" песни. Мужики к обряду не допускались: если туда по оплошке попадал кто-нибудь из них, то у него отбирали штаны.

О святочных забавах и говорить не приходится. Ряженые устраивал самое настоящее эротическое шоу, причём в сценариях недостатка не было. Любили потешиться игрой в мертвеца: мужика наряжали в белое, укладывали на доску или салазки, волочили из избы в избу. «В избе мнимые родственники покойника зовут девок или просто волокут прикладываться к покойнику - в рыло целовать или даже в шишку» - отмечал этнограф К. Завойко (К. Завойко «В костромских лесах по Ветлуге-реке»). Любили и "лес клеймить": ощупывать девок, чтоб удостовериться в их невинности, и делили их, как деревья, на хорошие и "дуплянки". А восход солнца на святках выглядел так: кто-то из ряженых показывал честному люду с печи голую задницу. Впрочем, задницей дело не ограничивалось. Известна была игра «межи наводить»: мужика клали на лавку, спустив с него портки, член при этом изображал межевой столб. «Межа упала», - объявляли ряженые и заставляли девок поправлять межу.

Откровенно сексуален был свадебный обряд. Но здесь сексуальность была призвана освятить брак, сделать супружество плодовитым. Олицетворяли его дружка и поварушка (родственница жениха). Поварушке прицепляли тряпичные груди и бумажную розочку на причинное место, дружка щеголял с морковкой и двумя картофелинами на штанах. Когда молодые уединялись, гости принимались во все горло распевать похабные частушки. А на утро, как известно, молодую ждала строгая экспертиза на предмет невинности. Если девка оказывалась нечестной, на стол ставили битую посуду, а вместо колокольца привязывали к дуге лапоть и т. д.

Земледелец жил в непосредственной близости с вечно обновляющейся природой, и для него эротика была языческим символом вечного обновления. Поэтому вообразить невозможно вообразить себе, какой-либо обряд, где она не была бы представлена.

***

Прошлая публикация о русском эротическом фольклоре была посвящена сексуальной обрядности. Сегодня речь пойдет об эротических фольклорных текстах.

"А прибаутки наши... Можно ли выдумать грязней и похабнее!" - восклицал бунинский персонаж. Кажется, нельзя отрицать его правоты. Во всяком случае, в 1993 году в США. состоялся международный филологический симпозиум посвященный проблеме ненормативной лексики в различных языках мира, и участники симпозиума не могли не признать, что в этой области культуры Россия "впереди планеты всей". Не диво, что "Русские заветные сказки" A. H. Афанасьева были изданы в Женеве, "Русские заветные пословицы и поговорки" В. И. Даля - в Париже. Братья Соколовы издали-таки свои "Сказки и песни Белозерского края" в России в 1915 г. и даже получили за труды премию от Академии наук, но "не сочли себя нравственно вправе пустить книгу в продажу".

Настолько ли все это безнравственно? Вспомним пословицу: на зеркало неча пенять, коли рожа крива. Эротический фольклор просто-напросто копировал жизнь. "Взрослые спали, как правило, в одном помещении с детьми, и те рано могли наблюдать сексуальную жизнь своих родителей, мужчины и женщины вместе мылись в бане, купались обнаженными в реке... На этом примере видно, как фольклорные тексты вырастают из самой жизни", - заметил филолог А. Топорков (А. Топорков "Эротика в русском фольклоре").

Впрочем, копированием быта дело не ограничивалось. Русский фольклор приписывал своим персонажам истинно богатырскую сексуальность. Вспомним хотя бы размеры их гениталий. "А видала ли ты, девушка тот струмент, которым нас пробуют? ...Право, у другого толщиной будет с руку" (А. Афанасьев "Русские заветные сказки"). Или классическое частушечное: «В эту целку влезет церковь И попы-грабители». Подстать количеству и качество. В песнях, сказках и частушках мир существует в состоянии повышенной сексуальной гиперактивности. Здесь все совокупляются разнообразными способами: «Тузом-юзом, кверху пузом, На четвертой скорости». Любви предаются люди всех возрастов: «Деду сотня годов, А старухе двести. Помогите старику На старуху влезти». Впрочем вовлеченными в любовный акт оказываются не только люди: "Думал, в кофте розовой, а это пень березовый". И даже смерть в частушке не помеха сексу: и у покойника "стоит до подоконника".

Это все те же отголоски языческих представлений о сексе, как всеобщем порождающем начале. Эрос побеждает все, даже смерть. Поэтому секс в русском фольклоре – веселый праздник плоти, воплощение мечты о всёобъемлющей свободе, преодолении всех религиозных, социальных и моральных табу. Не случайно русский, тоталитаризм светский (от самодержавия до коммунизма), и церковный - боялся фольклорной эротики, как черт ладана. Ибо эротика неуправляемая стихия, последний оплот свободы, неконтролируемого волеизъявления. Не случайно демократ Н. Огарев еще сто лет назад писал, что свободомыслие и похабщина - ветви одного дерева.

Много уже сказано и написано о русском культе телесного низа. Невозможность взять реальный реванш в социальной сфере сделала российского фольклорного героя извечным триумфатором в сексе. На этом поприще он удачно посрамлял и барина, и попа, и государя-батюшку. И для мужицкого или солдатского мировосприятия это было посильнее любой социальной сатиры, ибо правящие сословия оказывались побежденными в самом интимном. И "низ" торжествовал над "верхом": высшее принижалось, а низменное выступало на первый план, нарочито выпячивалось и господствовало вопреки всему.

Стремление низвести до уровня гениталий, - то есть лишить всяческого ореола сохранилось и в советские годы. Вспомните хотя бы, как отреагировал безвестный частушечник на величавый треп об интернациональном долге: "Прощай, милая моя, Мне к душманам в Азию, Потому в последний раз На тебя залазию".

Юмор, подлинный, а не выхолощенный цензурой, был последней отдушиной, последним глотком свободы для русского человека. Им и остается он по сей день.

«Сердцеед»