ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОЙ ЛЮБВИ

Все мы со школьной скамьи наизусть знаем, что умом Россию не объять, потому как у ней особенная стать. Однако, вопреки этому постулату, постараемся объять умом особенности национальной любви.

Материальное, утверждали классики марксизма, первично. А потому с него и начнем. В основе любовной энергетики, считают специалисты, лежат вполне прозаичные факторы: климат и пища. Солнце у нас, как известно, светит да не греет, зато зима длится едва ли не полгода. Поэтому большая часть нашей территории - зона рискованного земледелия, где без особого беспокойства можно выращивать одну лишь картошку. Ни тебе зелени, ни орехов; но от крахмала, как сказано в анекдоте, одни лишь воротнички стоят....

Крылатая фраза "У нас секса нет" имеет под собой более чем внушительный фундамент. Взять для примера хоть искусство: в Европе уже вовсю малевали голых баб, а наши богомазы не отваживались на большее, нежели бесплотная Троеручица. Понятие "любовь" русский человек тоже освоил с большим запозданием: к нам его завезли вместе с табаком и кофием при Петре I, - а Запад к этому времени уже знал и Петрарку, и Ронсара, и дю Белле. Н. Карамзин лишь в 1802 году зафиксировал появление в русском языке нового слова - "влюбленность". Прав был барон де Монтескье: "Только содрав кожу, возможно пробудить чувственность в московите".

Но, увы, ободрали и пробудили - с 400-летним отставанием от Европы. В результате мы до сих пор вынуждены мусолить культ страстной любви - ту жвачку, которую просвещенный Запад давным-давно пережевал и выплюнул: "Сильная привязанность по их (европейцев и американцев - Ред.) мнению, великое несчастье. Такую зависимость удается разорвать лишь с большим трудом. С болью. Так зачем же обрекать себя на страдания? Нам такой прагматизм в делах сердечных непонятен. Вероятно, таков русский менталитет, любим мы постарадать" (М. Рипинская "Семь правил охоты на любимого").

А отсюда еще одна черта национальной любви - надрывный мазохизм. И это более чем закономерно: "страсть" и "страдание" - слова родственные. Чему примером - едва ли не вся русская литература. Пушкин: "Я вас люблю, к чему лукавить? Но я другому отдана, Я буду век ему верна". Тургенев: "Нет, я таких любить не могу, на которых мне приходится глядеть сверху вниз. Мне надобно такого, который сам бы меня сломил..." Достоевский: "Я хочу, чтобы меня кто-нибудь истерзал, женился на мне, а потом истерзал, обманул, ушел и уехал. Я не хочу быть счастливою". Ахматова: "Слава тебе, безысходная боль! Умер вчера сероглазый король". Философ Н. Бердяев справедливо заметил, что в русской любви есть что-то темное и мучительное, непросветленное и часто уродливое.

Отдельное спасибо надо сказать и отечественному православию, что от века трактовало слово "любовь" исключительно по-евангельски. Российскую любовь выхолостили, исключив из нее все сексуальное. Не зря сексолог И. Кон писал, что характерными ее чертами являются "несовпадение, разобщенность, порою даже антагонизм идеальной, романтической любви и низменного, телесного секса" (И. Кон "Существует ли любовь?"). Эротика в наших широтах веками была отдана на откуп либо маргиналам, либо плебеям - то бишь, публике однозначно презренной. Пушкинскую "Вишню" до недавних пор печатали лишь в академических изданиях, да и то с опаской. Официальным признанием пользовались строки иного толка: "Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты..."

Следствием стало безобразное своеобразие русской сексуальной культуры. "Верхи" нашего общества веками исповедали репрессивное отношение к сексу. Был, правда, небольшой перерыв - с 1917 примерно по 1929 (за что Фрейд сказал доброе слово большевикам тех лет). Но недолго музыка играла, недолго фраер танцевал... И нынешняя власть - достойный правопреемник ВКП (б) и КПСС. Начиная с 1997 года, российские парламентарии предприняли девять попыток обуздать отечественный секс и всего лишь две - либерализовать. На кой им сексуальность, коли она, согласно Оруэллу - основа неповиновения? А "низы", опущенные ниже плинтуса, существовали и существуют в так называемой "культуре бедности" - примитивной и жестокой...

Господи, да за что нам все это?!

«Сердцеед»