РУССКИЙ ЭРОС: КЛАССИКИ И СОВРЕМЕННИКИ

Еще в XVII веке голштинский дипломат Адам Олеарий писал, что у русских наипримернейшим человеком в обществе почитается тот, кто рассказывает срамные сказки и отпускает скабрезные шутки. Времена менялись, а поведенческие эталоны – вряд ли. Посему похабная эротика стала неотъемлемой частью русской поэтической культуры.

Вряд ли нужно подробно толковать о корнях этого явления. Достаточно будет ограничиться цитатой из Н. Огарева, который в 1861 году писал: "Поэзия гражданских стремлений и похабщина связаны больше, чем кажется. В сущности, они ветви одного дерева" (Н. Огарев "Русская потаенная литература XIX века. Предисловие"). Вольномыслие у нас никогда не ограничивалось политикой: оно не признавало никаких табу, в том числе и сексуальных.

Первым, кто отважился на рифмованную похабщину, стал Иван Семенович Барков (1732-1768 г.г.). Официальная его биография укладывается в несколько строк: учился в Александро-Невской духовной семинарии, откуда был отчислен за кутежи и разврат, после служил переводчиком в Академии Наук. Легенда гласит, что жизнь свою Барков окончил самым срамным образом, утонув спьяну в отхожем месте, что, якобы и предсказал в эпитафии самому себе: "Жил грешно. И умер смешно". Он первым в России перевел и подготовил к изданию «Сатиры» Горация, "Двустишия" Дионисия и басни Федра. Однако посмертную славу Баркову принесли отнюдь не переводы, а нецензурные стихотворения.

Самый известный его поэтический сборник "Девичья игрушка" был опубликован за границей сто лет спустя после его смерти. XIX век любил оды героям, правителям или полководцам: Екатерине II, Суворову, Орловым. Большинство стихов Баркова – тоже оды, но пародийные. Их персонажи одерживают вельми славные виктории в постели, при чем с истинно суворовской удалью. "Барков был сквернослов, какого ни одна литература не знает, но было бы ошибкой сводить его порнографию исключительно к словесной грязи... Юмор Баркова заразителен, весел. Барков вполне народен по языку", - говорится в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона.

Итак, начало было положено. А затем каждый из русских стихотворцев считал святой обязанностью приложиться к мощам Ивана Семеновича. В том числе и классики. Пушкин, будучи лицеистом, написал знаменитую "Тень Баркова", где поэт-похабщик покровительствует попу-расстриге в его сексуальных хулиганствах. "Любовь и драки были воистину конские", - так характирезовал эту балладу литературовед Ю. Тынянов. Не остался в стороне Мишель Лермонтов. Будучи юнкеров он сочинил для рукописного журнала четыре стихотворения. Три из них "Гошпиталь", "Уланша" и "Петергофский сводник" повествуют о полевом разбое господ офицеров и по лексике и сюжетам похожи на анекдоты про поручика Ржевского. Четвертое - "Ода к нужнику" – песня об однополой юнкерской любви.

Сквернословили в рифму и Тургенев, и Некрасов, и Дружинин, и Лонгинов, и Шумахер.

Не менее велик пласт анонимной нецензурной словесности. На первом месте, (ну, конечно же!) знаменитый «Лука Мудищев», создание которого приписывают Пушкину-младшему – Льву Сергеевичу. Не менее известные поэмы "Пров Фомич", "Григорий Орлов". Меньшей популярностью пользуются пародии на «Горе от ума» и «Демона».

Дела давно минувших дней... Но ретивые моралисты до сих пор видят в российской срамной поэзии бомбу с горящим фитилём. Местный анекдот: в начале 90-х иркутская фирма «ИКСЭС" издала поэтический сборник «Русская эротическая литература XVI-XIX веков. Избранные страницы". Полиция (милиция) запретила продавать эту книжку в области. Тираж под угрозой конфискации был вывезен в Центральную Россию.

На рубеже XIX и ХХ веков произошло немыслимое: вино отечественной похабной поэзии скисло, остался уксус. Веселый и могучий русский секс как-то незаметно выдохся, превратившись в салонное жеманство - смесь французского с нижегородским. Дальше - больше: и того не осталось. Сатана умер, настало время мелких бесов.

Впрочем, нет правил без исключений. Какую-то искру похабного озорства прадедов удалось сохранить анонимному автору матерного "Евгения Онегина": "Мой дядя самых честных правил: Когда не в шутку занемог, Кобыле так с утра заправил, Что дворник вытащить не мог". Комизм поэмы основан на том, что условно пушкинские персонажи здесь лишь носят фраки и кринолины, на самом же деле они плоть от плоти страны Совдепии: пьяница и бабник Онегин, онанист и наркоман Ленский и т.д. Для примера - хотя бы вот такой пассаж: "Бутылочку "Клико" сначала, Потом "Зубровку", "Хванчкару", И через час уже качало Друзей, как листья на ветру..." Труд анонима пришелся по душе ценителям. Литературовед М. Новиков считает: "Матерный "Онегин" выполняет охранительную культурную функцию: снижает отнюдь не оригинал, но является противоядием от профанного, школярски-обязательного восхищения. Версификационное исполнение таково, что, кажется, и сам Пушкин был бы доволен" (М. Новиков "Ну, что у Лариных?").

Изрядно скучнее современный "Лука Мудищев", автор которого скрылся за ехидным псевдонимом "Евгений Булкин". Эта 90-страничная эпопея повествует о несбыточной мечте функционеров КПСС: сделать секс сферой партийного контроля. Мудищев-младший не щадит ни жизни, ни члена ради строительства развитого социализма: поднимает на стройках плиты, долбит тоннели на БАМе и участвует в экспериментальном космическом зачатии. Гибрид социалистического реализма и похабщины оказался нежизнеспособен: ни нашим, ни вашим...

Русская похабная словесность конца ХХ века мается (как, впрочем, и сама Россия) избытком цинизма и отсутствием идеала. А ежели зубоскалит, - то весьма уныло. "Толстозада и вислогруда, С животом, прикрывающим пах, Ты откуда припрыгала, чудо, На кривых, волосатых ногах?" - очень характерно выразился некто Волков (кроме фамилии, об этом авторе нам ничего неизвестно).

Остальным, увы, и это не по зубам. В. Яковченко (член Союза писателей РФ, между прочим) не пошел дальше набивших оскомину припевок a`la Есенин: "Груди - две копешки свежих, Меж ногами - мягкий мех". Или: "Аппетит! Аппетит! В бездну целочка летит!" Впрочем, не он один вовсю эксплуатирует натужную р-расейскую удаль. Просим любить и жаловать - Галина К.: "Скороспелочка-клубничка Разлилась в груди... Ах ты, птичка-невеличка, Ну давай, входи". Лубок со всеми его прянично-леденечными атрибутами, что тут скажешь...

Еще гаже плеяда невыразительных сквернословов, для коих ненормативная лексика - самоцель. Самый яркий типаж из их числа, пожалуй, В. Ефимов, единственная забота которого - абы матюги худо-бедно рифмовались: "Гражданка Бомбова, почистите свой клитор! Месье Засеря, шампунь воткните в зад! Синьор Минетти, надев штаны, бегите, А то начальство посадит за разврат". Как вы полагает, что это? Оказывается, парафраз известной песенки про вишни в саду у дяди Вани. Случай на грани клинического: навязчивое стремление не к месту выразиться по матушке известно психиатрам под названием синдрома де Ла Туретта.

И поневоле вспомнишь Маяковского - насчет хороших и разных. В разных, положим, недостатка нет, а вот в хороших...

«Сердцеед»